23. ***

Иду, вдыхая глубоко

Болот Петровых испаренья,

И мне от голода легко

И весело от вдохновенья.

<1921>

 

24. ***

Косоглазый и желтолицый,

С холщовым тюком на спине,

Я по улицам вашей столицы

День-деньской брожу в полусне.

Насмехайтесь и сквернословьте,

Не узнаете вы о том,

Как дракон на шелковой кофте

Лижет сердце мое огнем.

<1921?>

 

25. «АКРОБАТ. Надпись к силуэту»

От крыши до крыши протянут канат.

Легко и спокойно идет Акробат.

 

В руках его – палка, он весь – как весы,

А зрители снизу задрали носы,

 

Толкаются, шепчут: «Сейчас упадет!» -

И каждый чего-то взволновано ждет.

 

Направо – старушка глядит из окна,

Налево – гуляка с бокалом вина.

 

Но небо прозрачно, и прочен канат.

Легко и спокойно идет акробат.

 

И если, сорвавшись, фигляр упадет

И, охнув, закрестится лживый народ, -

 

Поэт, проходи с безучастным лицом:

Ты сам не таким ли живешь ремеслом?

1913, 1921год.

 

26. ***

Перешагни, перескочи,

Перелети, пере- что хочешь –

Но вырвись: камнем из пращи,

Звездой, сорвавшейся в ночи…

Сам затерял – теперь ищи…

 

Бог знает, что себе бормочешь,

Ища пенсне или ключи.

Весна 1921, 11января 1922.

 

27. ***

Играю в карты, пью вино,

С людьми живу – и лба не хмурю.

Ведь знаю – сердце всё равно

Летит излюбленную бурю.

 

Лети, кораблик мой, лети,

Кренясь и не ища спасенья.

Его и нет на том пути,

Куда уносит вдохновенье.

 

Уж не вернуться нам назад,

Хотя в ненастье нашей ночи,

Быть может, с берега глядят

Одни нам ведомые очи.

 

А нет – беды не много в том!

Забыты мы – и то не плохо.

Ведь мы и гибнем и поем

Не для девического вздоха.

4-6 февр. 1922, Москва.

 

28. «Улика».

Была туманной и безвестной,

Мерцала в лунной вышине,

Но воплощенной и телесной

Теперь являться стала мне.

 

И вот – среди беседы чинной

Я вдруг с растерянным лицом

Снимаю волос, тонкий, длинный,

Забытый на плече моем.

 

Тут гость из-за стакана чаю

Хитро косится на меня.

А я смотрю и понимаю,

Тихонько ложечкой звеня:

 

Блажен, кто завлечен мечтою

В безвыходный, дремучий сон

И там внезапно сам собою

В нездешнем счастье уличен.

7-10 марта 1922год.

 

29. «Вечер».

Под ногами скользь и хруст.

Ветер дунул, снег пошел.

Боже мой, какая грусть!

Господи, какая боль!

 

Тяжек Твой подлунный мир,

Да и Ты немилосерд,

И к чему такая ширь,

Если есть на свете смерть?

 

И никто не объяснит,

Отчего на склоне лет

Хочется еще бродить,

Верить, коченеть и петь.

23 марта 1922.

 

30. «Март».

Размякло, и раскисло, и размокло.

От сырости так тяжело вздохнуть.

Мы в тротуары смотримся, как в стекла,

Мы смотрим в небо – в небе дождь и муть…

 

Не чудно ли? В затоптанном и низком

Свой горний лик мы нынче обрели,

А там, на небе, близком, слишком близком,

Всё только то, что есть и у земли.

30 марта 1922 год.

 

31. ***

Покрова Майи потаенной

Не приподнять моей руке,

Но чуден мир, отображенный

В твоем расширенном зрачке.

 

Там в непостижном сочетанье

Любовь и улица даны:

Огня эфирного пыланье

И просто – таянье весны.

 

Там светлый космос возникает

Под зыбким пологом ресниц.

Он кружится и расцветает

Звездой велосипедных спиц.

23-24 апреля 1922.

 

32. «Жизель»

Да, да! В слепой и нежной страсти

Переболей, перегори,

Рви сердце, как письмо, на части,

Сойди с ума, потом умри.

 

И что ж? Могильный камень двигать

Опять придется над собой

Опять любить и ножкой двигать

На сцене лунно-голубой.

1мая 1922

 

33. «Стансы».

Бывало, думал: ради мига

И год, и два, и жизнь отдам…

Цены не знает прощелыга

Своим приблудным пятакам.

 

Теперь иные дни настали.

Лежат морщины возле губ,

Мои минуты вздорожали,

Я стал умен, суров и скуп.

 

Я много вижу, много знаю,

Моя седеет голова,

И звездный ход я примечаю,

И слышу, как растет трава.

 

И каждый вам неслышный шепот,

И -  каждый вам незримый свет

Обогащают смутный опыт

Психеи, падающей в бред.

 

Теперь себя я не обижу:

Старею, горблюсь, - но коплю

Всё, что так нежно ненавижу

И так язвительно люблю.

17-18 августа 1922

Misdroy.

 

34. «Берлинское».

Что ж? От озноба и простуды –

Горячий грог или коньяк.

Здесь музыка, и звон посуды,

И лиловатый полумрак.

 

А там, за толстым и огромным

Отполированным стеклом,

Как бы в аквариуме темном,

В аквариуме голубом –

 

Многоочитые трамваи

Плывут между подводных лип,

Как электрические стаи

Светящихся ленивых рыб.

 

И там, скользя в ночную гнилость,

На толще чуждого стекла

В вагонных окнах отразилась

Поверхность моего стола, –

 

И, проникая в жизнь чужую,

Вдруг с отвращеньем узнаю

Отрубленную, неживую,

Ночную голову мою.

14-24 сентября 1922

Берлин.

 

35. ****.

Черные тучи проносятся мимо

        Сел, нив, рощ.   

Вот потемнело, и пыль закрутилась, -

       Гром, блеск, дождь.

 

Соснам и совам – потеха ночная:

      Визг, вой, свист.

Ты же, светляк, свой зеленый фонарик

     Спрячь, друг, в лист.

1920, Москва

18 ноября 1922, Saarow.

 

36. ****.

В этих отрывках нас два героя,

Незнакомых между собой.

Но общее что-то такое

Есть между ним и мной.

 

И – простите, читатель, заранее:

Когда мы встречаемся в песий час,

Всё кажется – для компании

Третьего не хватает – вас.

10 декабря 1922

Saarow.

 

37. ****.

Было на улице полутемно.

Стукнуло где-то под крышей окно.

 

Свет промелькнул, занавеска взвилась,

Быстрая тень со стены сорвалась –

 

Счастлив, кто падает вниз головой:

Мир для него хоть на миг – а иной.

23декабря 1922

Saarow.

 

38. ****.

Он не спит, он только забывает:

Вот какой несчастный человек.

Даже и усталость не смыкает

       Этих воспаленных век.

 

Никогда ничто ему не снится:

На глаза всё тот же лезет мир,

Нестерпимо скучный, как больница,

Как пиджак, заношенный до дыр.

26 декабря 1922

Saarow.

 

39. ****.

Вдруг из-за туч озолотило

И столик, и холодный чай.

Помедли, зимнее светило,

За черный лес не упадай!

 

Дай посиять в румяном блеске,

Прилежным поскрипеть пером.

Живет в его проворном треске

Весь вздох о бытии моем.

 

Трепещущим, колючим током

С раздвоенного острия

Бежит – и на листе широком

Отображаюсь… нет, не я:

 

Лишь угловатая кривая,

Минутный профиль тех высот,

Где, восходя и ниспадая,

Мой дух страдает и живет.

19-28 января 1923

Saarow.

 

40. ****.

Помню куртки из пахучей кожи

И цинготный запах изо ртов…

А, ей-богу, были мы похожи

На хороших, честных моряков.

 

Голодали, мерзли – а боролись.

И к чему ж ты повернул назад?

То ли бы мы пробрались на полюс,

То ли бы пошли погреться в ад.

 

Ну, и съели б одного, другого:

Кто бы это видел сквозь туман?

А теперь, как вспомнишь, - злое слово

Хочется сказать: «Эх капитан!»

 

Повернули – да осволочились.

Нанялись работать на купца.

Даже и не очень откормились –

Только так, поприбыли с лица.

 

Выползли на берег, точно крабы.

Разве так пристало моряку?

Потрошим вот, как на кухне бабы,

Глупую, вонючую треску.

 

А купец-то нами помыкает

(Плох сурок, коли попал в капкан),

И тебя не больно уважает,

И на нас плюет. Эх, капитан!

 

Самому тебе одно осталось:

Греть бока да разводить котят.

Поглядишь – такая, право, жалость.

И к чему ж ты повернул назад?

28-29 января 1923

Saarow.

 

41. ****

С берлинской улицы

Вверху луна видна.

В берлинских улицах

Людская тень длинна.

 

Дома – как демоны,

Между домами – мрак;

Шеренги демонов,

А между них – сквозняк.

 

Дневные помыслы,

Дневные души – прочь:

Дневные помыслы

Перешагнули в ночь.

 

Опустошенные,

На перекрестки тьмы,

Как ведьмы, по трое

Тогда выходим мы.

 

Нечеловечий дух,

Нечеловечья речь –

И песьи головы

Поверх сутулых плеч.

 

Зеленой точкою

Глядит луна из глаз,

Сухим неистовством

Обуревая нас.

 

В асфальтном зеркале

Сухой и мутный блеск –

И электрический

Над волосами треск.

Октябрь 1922, Берлин

24 февраля 1923, Saarow.

 

42. ****.

 Раскинул под собой перину,

Как упоительную сень.

Сейчас легонько отодвину

Свою дневную дребедень.

 

Еще играет дождик мелкий

По запотелому стеклу.

Автомобильной свиристелкой

Прочмокали в пустую мглу.

 

Пора и мне в мои скитанья.

Дорога мутная легка –

Сквозь каменные очертанья

В лунеющие облака.

1марта 1923

Saarow.

 

43. ****.

Весенний лепет не разнежит

Сурово стиснутых стихов.

Я полюбил железный скрежет

Какофонических миров.

 

В зиянии разверстых гласных

Дышу легко и вольно я.

Мне чудится в толпе согласных –

Льдин взгроможденных толчея.

 

Мне мил – из оловянной тучи

Удар изломанной стрелы,

Люблю певучий и визгучий

Лязг электрической пилы.

 

И в этой жизни мне дороже

Всех гармонических красот –

Дрожь побежавшая по коже,

Иль ужаса холодный пот,

 

Иль сон, где, некогда единый, –

Взрываясь, разлетаюсь я,

Как грязь, разбрызганная шиной

По чуждым сферам бытия.

24-27 марта 1923

Saarow.

 

44. ****.

И весело, и тяжело

Нести дряхлеющее тело.

Что буйствовало и цвело,

Теперь набухло и дозрело.

 

И кровь по жилам не спешит,

И руки повисают сами.

Так яблонь осенью стоит,

Отягощенная плодами,

 

И не постигнуть юным вам

Всей нежности неодолимой,

С какою хочется ветвям

Коснуться вновь земли родимой.

23 ноября 1922, 27 марта 1923

Saarow.

 

© Copyright Ходасевич Владислав Фелицианович